Г. Турска
I. Общая часть.
Возникновение сплошных польскоязычных территорий §§1-2.
Ведущая роль литовцев в процессе полонизации §§3-5.
Причины полонизации сельских жителей §§б-8.
Время возникновения польскоязычных ареалов §§9-14.
Факторы, содействовавшие полонизации сельских жителей во втoрoй половине XIX в §§15-18.
Заключение §19.
II. Специальная часть.
Общая характеристика народного польского диалекта на Виленщине §§20-21.
Белорусские элементы §§22-28 (фонетика §22, морфология §§23-25, словарь §26, источники белорусских элементов §§27-28).
Литовские элементы §§29-45 (фонетические литуанизмы §§30-38, именное словообразование §§39-45).((105))
Процесс экспансии польского языка на северовосточной территории давней Речи Посполитой* ставит два основных вопроса. Это: 1) полонизация высших и средних слоев, 2) полонизация низшего сословия - крестьян.
В первом случае распространение польского языка происходило исключительно в связи с проникновением западной культуры со времени сближения Литвы с Польшей.
Сначала этот процесс охватил высшие сферы, и прежде всего - магнатов, католическое духовенство и зажиточных горожан в больших городах. Со временем польский язык начинают употреблять все более широкие круги и в конце концов этот процесс охватил все сословие шляхты, не исключая и мелкую шляхту, горожан и частично даже православное духовенство1. Эта первая волна полонизации, однако, совсем не коснулась зависимых крестьян, которые по-прежнему пользовались литовским или белорусским языком. Следовательно, в период до разделов [Польши] в глубине Великого княжества Литовского нигде не было какой-нибудь компактной польскоязычной территории: польскоязычными были только высшие и средние слои. Экспансия польского ((106)) языка среди сельских жителей началась лишь в XIX в.2 В результате этой экспансии возникли три значительных сплошных польскоязычных ареала: первый - вильнюсский, расположенный в основном на правом берегу Вилии по обе стороны теперешней польско-литовской государственной границы, приблизительно между Кернаве и Швенчёнеляй*; второй - каунасский, целиком находящийся на территории Литовской Республики, а именно на север от Каунаса в треугольнике между Неманом, Нерис и Невежисом; третий - смолвенский, между Видзами и Зарасай в северо-западном углу Речи Посполитой и прилегающих к ней гминах Литовской Республики 3.
Таким образом, в XIX в. в трех разных местах Великого княжества Литовского независимо друг от друга и на значительном расстоянии от этнографической ((107)) Польши начался довольно активный процесс полонизации местного крестьянства. Подобного процесса мы не наблюдаем в других частях Великого княжества Литовского ни среди католического белорусского населения, ни тем более среди православных. Поэтому такую полонизацию крестьян нельзя считать естественной или неизбежным следующим этапом наблюдаемой в прошлых веках полонизации высших слоев. Возникновению сплошных польскоязычных территорий, кроме усиления польского влияния в Литве в первой половине XIX в.- в эпоху расцвета Виленского университета, - должны были содействовать еще какие-то иные, специальные причины. Определением этих причин и сил их воздействия мы и займемся далее.
Прежние попытки объяснения условий и путей появления указанных польскоязычных территорий, по-моему мнению, относительно вильнюсского и смолвенского ареалов не дали окончательных результатов. По этому вопросу было высказано несколько предположений.
1.
До сегодняшнего дня в польских публикациях распространено утверждение о том, что полонизация Великого княжества Литовского происходила путем колонизации и что даже начало польского населения тут дали военнопленные поляки4. Однако теперь это предположение отбрасывают и историки5 и языковеды. Именно эти последние считают польский говор в Вильнюсском крае новым образованием, продуктом XIX в.6
Если даже очень тщательно и добросовестно учесть определенный приток польского этнографического элемента в Литву 7, мы должны будем на основе изложенного 108 выше, вслед за Мошиньским, признать, что давних польских переселенцев постигла участь многих других: они давным-давно ассимилировались 8.
2.
Другое предположение гласит, что указанные польскоязычные территории появились, главным образом, в результате влияния больших польских культурных центров, какими были Вильнюс, Каунас, Даугавпилс9. Действительно, признание культурного влияния больших городов в качестве решающего фактора в процессе распространения польского языка в деревне на первый взгляд во многом правдоподобно, поскольку польский язык распространялся фактически поблизости от этих городов. Однако, если бы этот фактор был самым главным, то Вильнюс, Каунас и Даугавпилс должны были очутиться, если не в центре, то, во всяком случае, внутри польских ареалов. В действительности же это не так. Что касается вильнюсского ареала, то уже Мошиньский обратил внимание на тот
«непонятный на первый взгляд и почти неизвестный факт, что в настоящее время на север, запад и на юг от Вильнюса чаще можно встретить белорусский язык или его следы вблизи города, чем в окрестностях более отдаленных, вблизи от давней белорусско-литовской границы»10.
Также и Нич подчеркивает, что данный польскоязычный ареал не расположен
«вокруг Вильнюса, не является исключительно результатом влияния этого польского культурного центра»11.
Проведенные мною полевые исследования позволяют утверждать, что Вильнюс расположен на территории со значительно меньшим процентом лиц, употребляющих повседневно польский язык, чем это наблюдается в расположенных от него на север окрестностях Пабярже, Неменчине, Пабраде. Можно смело утверждать, что в период перед возрождением польского государства12 Вильнюс находился за пределами сплошных 109 ареалов польского языка. Польский язык приближался к нему более всего на линии Вильнюс-Неменчине, Вильнюс-Пабярже, ближайшие польские деревни находились на расстоянии 15-16 км от него. Между этими деревнями и Вильнюсом даже сегодня можно констатировать употребление белорусского языка дома; до 1919 г. здесь он был общеупотребительным. То же самое, только еще в большей мере, относится к восточным, южным и западным окрестностям Вильнюса. О том, как мало значило здесь непосредственное влияние Вильнюса, кажется, свидетельствует тот факт, что даже принадлежность окрестных деревень к городским парафиям (приходам), напр., св. Петра, Бернардинцев, не способствовала более быстрой замене белорусского языка польским.
Нечто подобное, как заметил Якубовский 13, наблюдаем и в каунасском ареале. Как видно по картам расселения литовцев и поляков в Литовской Республике 14, Каунас находится на самой окраине польскоязычного ареала, имеющего форму треугольника, более узкого вблизи Каунаса, расширяющегося к северу, что также не свидетельствует об исключительно решающем значении Каунаса. Чрезвычайно выразительны здесь данные «Статистики населения» Центрального Избирательного Польского Комитета в Каунасе (Каунас, 1926)15. Mало того, что в гминах, расположенных непосредственно на юг и на северо-запад от Каунаса, абсолютное большинство составляют литовцы, но и наличие польского и литовского элемента в гминах, лежащих на север от Каунаса, а следовательно, в ареале польском, ничуть не подтверждает той роли, какая в этом отношении приписывается Каунасу 16. У меня нет конкретных 110 данных о том, в какой степени польское влияние в смолвенском ареале связано со сферой воздействия Даугавпилса, следовало бы все это проверить на месте в его окрестностях. Из сведений, собранных мною в Браславском повете на пограничье Литвы и Латвии и от лиц родом из Латгалии, следует, что здесь мы имеем дело с соотношениями, аналогичными тем, на которые мы указали выше 17.
Отсюда следует вывод, что город и его культурное влияние не были самой важной и достаточной причиной вытеснения польским языком местных языков деревни. Это совсем не значит, что я полностью отрицаю роль города в процессе полонизации деревни. Из города должно было распространяться польское влияние на окрестное население не только как из культурного центра, но и как из центра торгового, и как места, где находило заработок множество окрестных крестьян. Однако воздействие его не было достаточным, чтобы окрестные, ближайшие к городу деревни решили отказаться от родного языка в пользу польского. Короче говоря, город был важным фактором распространения польского культурного влияния и знакомства с польским языком, но не был решающим фактором вытеснения польским языком местных языков.
3.
Далее, факт распространения польского языка среди сельских жителей рассматривался как результат полонизации литовцев, планомерно проводимой польской общественностью, главным образом католическим духовенством. Такая точка зрения нашла свое отражение в книге Вербелиса (Rus.-Lit.), в которой автор, правда, не говорит прямо об интересующих нас польских территориях, а только в общих чертах касается вопроса полонизации литовцев. Так, по мнению К. Вербелиса, ((111)) результатом указанной акции поляков была языковая денационализация литовцев, что на белорусском пограничье, прежде всего в б. Виленской губернии, прокладывало путь дальнейшему процессу белорусизации18. В своих выводах автор опирается на тщательные сводки статистических и иных данных об отступлении литовской стихии перед славянской19, а также на меткое наблюдение о том, что крестьяне во второй половине XIX в. массово отказывались от литовского языка в пользу польского20. К сожалению, из указанных фактов автор делает явно ошибочные выводы.
Во-первых, тот факт, что во второй половине XIX в. крестьяне-литовцы отказывались от родного языка в пользу польского вовсе не свидетельствует о том, что так было всегда21, а из наблюдений о том, что на этнографически литовских территориях, славянизированных раньше, сельское население говорит на белорусском языке, нельзя еще делать выводы, что распространению белорусского языка здесь предшествовал период промежуточный - польский. Такой перенос отношений со второй половины XIX в. На ((112)) более ранний период дает совершенно несоответствующую исторической правде картину белорусизации литовцев. Как известно, в течение нескольких веков литовцы были подвержены и подвергаются непосредственной белорусизации, при этом такой процесс происходил уже тогда, когда польский язык в Великом княжестве Литовском не приобрел еще права гражданства ни по закону, ни фактически.
Во-вторых, не может быть речи о планомерной денационализации литовцев поляками во второй половине XIX в., а, значит, в эпоху после восстания, когда польский язык и вообще все польское в разных его проявлениях в Литве было объектом строгого преследования. Достаточно напомнить следующие факты22. Уже в 1863 г. вышел запрет на употребление польского языка в учреждениях, распространенный потом на все общественные места; те, кто этого распоряжения не соблюдал, подвергались денежным штрафам. В 1864 г. вышел циркуляр, приказывающий, «чтобы ни под каким видом, ни в одной школе, ни в какой форме не преподавался крестьянам польский язык». В том же году «сельским жителям» было запрещено иметь польские книги. Были закрыты все польские народные школы и даже одиночное обучение детей каралось самым суровым образом. В русских школах ксендзы должны были преподавать основы католической религии по-русски. Были попытки ввести русский язык в костел и категорически запрещалась выдача метрических свидетельств, а также деловая переписка между ксендзами на польском языке. Если еще добавим к этому, что в дальнейшем были удалены все поляки из учреждений, а в 1865 г. вышел указ, запрещавший полякам приобретение земельных владений, то получим картину, которая красноречиво свидетельствует о том, что приписываемое полякам проведение в это время полонизации литовцев исключается *.
Мнение же Вербелиса, хотя оно и опирается на богатый фактический материал, не может быть принято, ((113)) потому что факты эти получили тенденциозное освещение, не соответствующее действительности.
4.
Наконец, было стремление объяснить возникновение каунасского и вильнюсского ареалов влиянием локальных, различных здесь и там условий.
Каунасский польский ареал, по-моему, нашел свое совершенно правильное освещение в статье Якубовского*. По его мнению, каунасский ареал сложился в XIX в. на той территории, где было особенно много шляхетских околиц и мелких поместий, где
«знание польского языка, принятого уже шляхтой, должно было постепенно распространяться и среди простого народа в результате постоянных соседских связей между поместьем и деревней. Овладение польским языком с течением времени могло привести к полному его принятию народом как языка обиходного»23.
Другие условия должны были содействовать распространению польского языка в Виленском повете, поскольку на территории, о которой здесь говорится, нет больших средоточий оседлой шляхты24. Зато здесь обращается внимание на одну очень характерную деталь, на «продолговатую форму польского острова на Виленщине, тянущегося вдоль давней литовско белорусской этнографической границы»25. Отсюда делается вывод, что «остров этот возник как вторичное явление в результате длящегося столетия процесса постепенного вытеснения литовского языка белорусским»26.
Следовательно, выдвигается концепция, прямо противоположная точке зрения ((114)) Вербелиса. А именно: предполагается, что польский язык здесь сложился главным образом или исключительно на белорусской основе - литовцы, которые отказались от родного языка в пользу белорусского, со временем отказались и от белорусского в пользу польского. Насколько мне известно, такое мнение впервые было четко сформулировано Л. Василевским.
«Дело в том,- пишет Василевский,- что литовская стихия в Виленской губ. понемногу, но систематически отступает в северо-западном направлении. Оказывается, что белорусский этнографический материал, сам легко поддающийся польскому или русскому влиянию, ассимилирует и денационализирует литовцев. Литовец перенимает от своего соседа белорусский говор, помогающий ему в общении с русским чиновником и с жителем-поляком, постепенно забывая свой язык. Такой обелорусившийся литовец как католик легко поддается польскому влиянию, и отсюда в Виленской губернии в целом ряде поветов имеем дело с селами, где жители, особенно младшие поколения, говорят по-польски»27.
Более того, Василевский даже вообще отвергает возможность непосредственно полонизации литовцев в большем масштабе:
«Что касается населения, говорящего по-литовски, то, собственно говоря, оно вообще не полонизировалось непосредственно. Полонизировались или единицы, уходящие отсюда и прибывающие в среду, подвергшуюся сильному польскому влиянию, или слои, которые обелорусившись, позже подверглись польскому влиянию»28.
Посредничество белорусского языка как момент, обусловливающий или облегчающий полонизацию литовцев, предполагают и другие ученые29, из языковедов - Нич30. Такому их утверждению не мешает констатация очевидного факта непосредственного перехода литовцев ((115)) на польский язык в XIX в.31 Мошиньский, который первым с большой тщательностью и знанием дела представил национальные и языковые отношения в Вильнюсском польском ареале, не высказывается определенно по вопросу белорусского посредничества. Однако по некоторым его высказываниям32 можно предполагать, что и он полонизацию белорусов считает исходным пунктом полонизации виленских крестьян в целом, хотя и несколько раз ясно подчеркивает факт массового стремления литовцев к самополонизации 33.
Несомненно, мнение о белорусском посредничестве в процессе полонизации сельского населения на интересующих нас территориях возникло под влиянием того, что известно о полонизации высших и средних слоев в Великом княжестве Литовском в прошлом веке34. В то время полонизации литовского элемента действительно предшествовал переходный [бело]русский этап35. Однако эта точка зрения или совсем не была доказана, или опиралась на доказательства недостаточные. Ведь, с одной стороны, это общие фразы, вроде того, что «совершившаяся раз смена языка побуждает человека к сменам в дальнейшем»36. С другой стороны, ссылались в этом на многочисленные белорусские элементы в польском народном диалекте Виленщины по отношению к якобы малочисленным и более архаичным литовским элементам 37.((116))
Языковые аргументы, доказывающие белорусское посредничество в процессе полонизации виленской деревни, я подробно рассматриваю ниже (ср.: § 28). Там же после обзора белорусских элементов в польском языке Вильнюсского края (§§ 22-26) определяю источники, из которых эти элементы могли попасть в наш диалект (§ 27). Здесь я ограничиваюсь повторением изложенных там выводов. Элементы белорусского языка характерны не только для виленского польского говора; значительное их количество содержится также в польском языке местных высших сословий, который и распространялся среди крестьян. Это создавало возможность для проникновения по крайней мере некоторой части белорусизмов в народный польский прямо из культурного диалекта. Это предположение подтверждается тем фактом, что некоторые белорусизмы выступают также в польском языке необразованных слоев в глубине этнографической Литвы, например, в окрестностях Паневежиса, где ведь не может быть речи о белорусском посредничестве. Кроме того, белорусские элементы могли попасть в наш диалект в результате заимствований из соседних белорусских территорий. Ввиду существования несколько путей, пo которым белорусские элементы проникали в наш диалект, подтверждение наличия указанных элементов в этом диалекте не является достаточным доказательством (? - ред.) существования в нем белорусского субстрата. Зато можно указать другие черты в польском языке Виленщины, которые говорят против гипотезы о белорусском посредничестве. Речь здесь идет именно о том, что на большей части вильнюсского польского ареала, а также и там, где польский язык является наиболее давним, отсутствуют такие белорусские элементы, которые в других местах являются повсеместными и нормальными для польского языка с субстратом бесспорно белорусским. Относим сюда:
Если говорить о литуанизмах в народном диалекте на Виленщине, то подробное их рассмотрение, представленное во второй части данной работы (начиная с § 30), покажет, что в этом диалекте не так уж они немногочисленны и не совсем мертвы.
Мы приходим, следовательно, к выводу, что языковые факты не дают основания для высказанной гипотезы. Внеязыковые аргументы (привожу их ниже) также говорят против такой гипотезы. Следовательно, ни одна из попыток выяснения условий и причин, при которых сложились интересующие нас сплошные польские ареалы, до сих пор не решает этой проблемы.
Эта проблема еще раз требует основательного рассмотрения. Так, отчасти на основе языковых данных, а главным образом по данным внеязыковым, я пришла ((118)) следующей концепции по, вопросу возникновения вильнюсского и смолвенского польских ареалов*. Польский язык указанных ареалов является, согласно точке зрения современной польской науки, совершенно новым. Появился он действительно на литовско-белорусском языковом пограничье, но в противоположность тому, что до сих пор утверждалось, главным образом непосредственно на литовской основе в результате стихийного стремления литовских крестьян к польскому языку во второй половине XIX в. При белорусском посредничестве литовцы полонизировались только в относительно узких полосах теперешних польских ареалов на пограничье белорусских территорий. И что, наконец, самое важное: импульс для принятия польского языка как единственного разговорного, обиходного дало не население, употребляющее белорусский, а именно нагеление, говорящее по-литовски. Для этого были свои причины. Ниже постараюсь обосновать изложенное выше положение.
Как я уже отметила во введении, поиски объяснений происхождения польского народного языка в Литве только в сопоставлении языковых фактов были бы напрасны. Поэтому наиважнейшей опорой здесь является момент историко-географическии, а именно:
Поскольку, по-моему мнению, возникновение вильнюсского и смолвенского польскоязычных ареалов было вызвано определенным и аналогичным для обеих территорий комплексом условий, то в дальнейших рассуждениях эти ареалы буду рассматривать вместе, а для названия польского диалекта, обоих ареалов будет использоваться общий термин «польский диалект Виленщины», «виленский польский язык» и т. п.
Виленский и смолвенский польский диалект является относительно молодым, поэтому давние границы литовского и белорусского языков на этих территориях можно определить на основе сведений от старшего поколения ((119)) местных крестьян. Сбору таких сведений я посветила более двух месяцев, проведя обследование с этой целью главным образом в 1934-1935 гг. на обоих польских ареалах. Местом моей особенной заинтересованности была в вильнюсском ареале полоса, идущая от польско-литовской государственной границы из-под Кернаве на восток между Майшяголой и Судерве, Пабярже и Реше, Неменчине и Бездонисом и далее на север по обоим берегам Вилии и Жеймяны вплоть до Швенчёнеляй; в смолвенском ареале - северное и восточное пограничье смолвенской парафин, прилегающая часть Дрисвятской парафин, а также парафин Гайде.
Я не сомневаюсь в достоверности собранной информации, поскольку, проводя обследование с четко определенной целью, я не довольствовалась сведениями неубедительными и сомнительными, а старалась всегда их проверить, используя многих информаторов, иногда возвращалась в ту же самую местность несколько раз. На участках с отношениями более запутанными я шла от деревни к деревне, не пропуская ни одного селения. Только в тех местах, где реконструкция языкового облика не вызывала больших затруднений, я продвигалась быстрее. Собранные таким образом сведения явились главным основанием для установления языковых границ ареалов на картах № 2 и 3 (не сохранились. - Ред.), а также для реконструкции протекания полонизации польских ареалов. Данные, взятые из более ранних описаний нашего края, для меня являются ценными только как источник вспомогательный, поскольку не всегда и не в одинаковой степени они достоверны (ср.: § 11).
Однако не везде мне удалось собрать необходимые сведения. Объясняется это отсутствием соответствующих, достаточно старых информаторов. Поэтому в некоторых местах я могла вычертить только предполагаемые границы (ср. границы территорий литовского и белорусского языков на картах № 2, 3 и пояснения к ним (не сохранились.- Ред.).((120))
Как видно из границ на картах литовский ареал был отделен от белорусского смешаннсй зоной 39. Возможно, что эта зона фактически была шире, что здесь и там белорусский и литовский языки выходили за линии, вычерченные на карте. Особенно это касается литовского языка, поскольку местные поляки теперь менее охотно признают свое литовское прошлое, чем белорусское. Это связано с опасениями, что признание в употреблении некогда литовского языка может послужить основанием для введения литовского языка в местном костеле и школе, для выселения за границу или просто для присоединения всей гмины к Литовской Республике40. Интересно, ((121)) что иногда только предъявление удостоверения личности и справки из воеводского управления или Университета о цели исследования, только свидетельство, что я «не с другой стороны», (т. е. не из-зa границы), а «от властей», развязывало таким упрямым информаторам язык и склоняло их говорить правду, а не небылицы об извечном употреблении польского языка.
Что касается выделенного мною ареала польского языка, то я четко осознаю, что он значительно меньше территорий распространения польского языка, выделяемых другими исследователями41, а также и фактического состояния в настоящее время. Это вытекает из двух обстоятельств.
Во-первых, я учла то различие, которое существует между местным польским населением и населением двуязычным - белорусско-польским. При более близком соприкосновении с данным населением различие это выступает весьма отчетливо. Польское население употребляет исключительно польский язык не только при сношениях внешних, но и в повседневной жизни, в быту. Среди этого населения могут быть и какие-то остатки населения иноязычного: чаще всего это старики, говорящие еще между собой и с посторонними посетителями по-литовски или по-белорусски, а в общении с местным молодым поколением употребляющие уже язык польский. Это население, если и заслуживает названия в определенной степени двуязычного, то только в разрезе нескольких поколений: огромное его большинство - это лица сугубо одноязычные, не владеющие, кроме польского, ни одним другим языком.
Иначе дело обстоит с населением двуязычным. Основным его языком является белорусский: он употребляется в повседневной ((122)) жизни, для общения в семье и близкими соседями - и это относится ко всем поколениям. Это не мешает хорошему знанию польского языка, употребляемого, однако, только для внешнего общения, т. е. в разговоре с чужими или между собой среди чужих, особенно в праздничные дни по дороге в костел и т. п. На первый взгляд, при кратковременных контактах с таким населением оно совсем не отличается по языку от польского населения: все в присутствии гостя говорят по-польский42. Достаточно, однако, несколько освоиться с чужим человеком или какого-то случая, нарушающего это отношение, чтобы белорусский язык совершенно автоматически заменил собой польский. Такое состояние двуязычия может длиться очень долго43. Поворотным ((123)) пунктом становится время, когда родители начинают в повседневной жизни обращаться к детям по-польски. Именно с этого момента двуязычное население начинает превращаться в одноязычное - польское.
Итак, исходя из предпосылки, что даже очень хорошее знание какого-нибудь языка не равнозначно употреблению его в нормальных отношениях повседневно как. языка родного44, я приняла во внимание в этой работе только одноязычное польское население. Понятно, что здесь я совсем не брала во внимание национальное самосознание45. Единственным критерием при установлении границ польских ареалов был: употребляет ли население этих ареалов польский язык в домашнем обиходе.
Во-вторых, нельзя здесь было опираться только на сегодняшнее положение вещей. Ведь, с одной стороны, полонизация крестьян в последнее время в некоторых местах шла очень успешно из-за весьма благоприятных для польского языка условий после возрождения польского государства с польскими школами, учреждениями, армией. С другой стороны, опять же присоединение части польских территорий к Литовской Республике приостановило на их пограничье силу стремления литовского населения к польскому языку. Изменившееся политическое положение полностью изменило первоначальный уклад условий, в каких появился и до тех пор развивался стихийный процесс полонизации и о реконструкции которых здесь идет речь. Поэтому отправным пунктом рассуждений было не теперешнее состояние, а ((124)) распространение польского языка до 1919 г. Для выявления этой территории польского языка в недалеком прошлом я опираюсь, с одной стороны, на данные людей взрослых, с другой - на знание литовского и белорусского языка детьми. Крестьяне в большинстве своем хорошо представляют, с каких пор дома говорят по-польски, указывая чаще всего два определения: издавна (z dawnoi), или как Польша настала (возникла, нашлась и т. д. (Jak Polри nastaa, pofstaa, znalaza a i t.d.)). Подтверждением этих сведений были для меня наблюдения над детьми. Бесспорно, что в местностях, где дети и молодежь в возросте 16-18 лет не только понимают, но и говорят по-литовски или по-белорусски, эти языки были в повседневном употреблении еще после 1919г. Понятно, что такой способ исследования был для меня возможным только на территории Польской Речи Посполитой. Ареалы польского языка в Литовской Республике были определены на другом основании. Непосредственное наблюдение здесь заменили печатные источники, а прежде всего карты расселения поляков и литовцев, имеющиеся в работах: карты IBSN, а также «Литва» Вельхорского.
Большая осведомленность литовского и польского населения по сравнению с белорусским, а также выразительные различия, противопоставляющие литовскии и польскии языки, во многом гарантируют правильность определения границ на указанных картах, опирающихся главным образом на результаты голосования в литовские сеймы. Со своей стороны, я старалась эти границы проверить, собирая данные у жителей пограничной зоны и у прибывших с другой стороны границы. Однако, несмотря на это, польские ареалы на территории Литовской Республики не так определенны, не так точны, как такие же ареалы в Польском государстве. Указанные ареалы до возрождения Польского государства не были сплошь польскими ареалами. У представителей самого старшего поколения местами можно было встретить реликты литовского и белорусского языков. Литовский язык наиболее долго удерживался в больших деревнях с большим количеством населения, которое представляло собой среду более независимую ((125)) и замкнутую, чем маленькие деревни и селения. Так, например, дольше, чем в других окрестных деревнях, говорили по-литовски жители деревень Гричюнай и Падубинка пар. Сужёнис, Стрипунай Неменчинской пар., Белька Весь около Айренай, Ужубленджяй в пар. Май-шягальской.
Исследования, проведенные мною среди местного населения, целиком подтверждают то, что было известно до сих пор о направлении экспансии польского языка на селе: равно как в ареале вильнюсском, так и в смолвенском, польский язык распространялся действительно вдоль литовско-белорусской языковой границы (ср.: карты № 2, 3 и разъяснения к ним [не сохранились.- Ред.]). Теоретически напрашивается предположение, что польский язык пришел сюда вследствие господства многоязычия и что за этим следует результат ослабления языковой традиции. Из трех употреблявшихся на этой территории языков - литовского, белорусского и польского, пришедшего из костела, из поместья и города,- победил этот последний, хотя первоначально это был язык только отдельных лиц из некрестьянских сфер, который именно вследствие этого приобретал привлекательность как язык лучший, более высокий, и вместе с тем не был лишен утилитарных особенностей - делал возможным полное взаимное общение. В связи с этим уже a priori можно было бы ожидать, что польский язык переймет не столько население литовское, сколько уже обелорусившееся, для которого родство между белорусским и польским языками облегчало усвоение этого последнего и у которого именно языковая традиция, благодаря недавно происшедшей смене языка, была сильно поколеблена. В общих чертах это та точка зрения, которой придерживалась до сих пор польская наука (ср. § 2, п. 4), опираясь в (значительной степени на априорные предположения.
Однако действительность противоречит таким теоретическим положениям: из проводимых мною обследованний на местах и из иных источников, о которых разговор пойдет ниже, следует, что основную массу полонизированного населения составляют литовцы; белорусы ((126)) подверглись полонизации только на узкой полосе, прилегающей к литовскому ареалу. Характерно, что в определенных местах польский язык не переступил смешанной литовско-белорусской зоны в направлении белорусского ареала. Таким образом, на определенном пространстве старая литовско-белорусская граница со временем стала польско-белорусской границей (ср. карты № 2 и 3). В связи с особенной ролью парафии в распространении полонизации ((ср.: § 18) немаловажен факт, что полной полонизации подвергалось главным образом то белорусское население, которое относилось к смешанным литовско-белорусским парафиям. Зато не подвергалась полной полонизации ни одна парафия, в которой во время действия этого процесса население было уже только белорусским.
Очень красноречивы здесь данные и сведения о ходе полонизации, которые еще теперь я могла собрать на местах. Из этих данных вытекает, что первый импульс к переходу на польский язык как язык разговорный дало литовское население, население же уже обелорусившееся только как бы следует примеру полонизирующейся литовской деревни. После принятия польского языка литовец быстрее полностью устраняет литовский язык из повседневной жизни; можно даже рискнуть утверждать, что во многих случаях достаточное овладение польским было равнозначно отказу от литовского.
У белорусов время вытеснения белорусского языка польским из повседневной жизни длится дольше. Поэтому в смежных литовских и белорусских ареалах польский язык побеждал быстрее в селах литовских: литовский, а не белорусский язык был тем языком, который раньше уходил из употребления.
В связи с этим в местностях некогда литовских ввиду отсутствия очень старых людей нет никого, кто бы говорил или хотя бы понимал по-литовски, в то время как в смежной некогда белорусской зоне даже сегодня имеются отдельные лица, которые говорят «по-простому» (ср. объяснения ниже к картам № 2, 3 [не сохранились.- Ред.]).
Сегодняшнее наблюдение о ведущей роли литовцев в процессе полонизации находит полное подтверждение ((127)) в наиболее убедительной для нас переписи населения Виленской губернии, предпринятой в 1890 г. предводителем дворянства Адамом Плятером*, проведенной с учетом рубрики «домашний язык жителей». Для обсуждаемой проблемы в этой переписи важно то, что большее количество польского населения там указано только в волостях, имеющих значительный процент литовцев, а в белорусских волостях поляки или совсем не обнаружены, или их число так незначительно, что его просто можно было не брать в расчет: по-видимому, оно соответствовало количеству жителей поместий, фольварков, усадеб, приходских ксендзов46.
На ход полонизации литовцев проливают свет только подробные данные этой переписи, касающиеся языка жителей отдельных поселений. А именно: поселения в волостях смешанного населения с заметным процентом поляков, если не считать людей пришлых - русских, евреев, имеются трех типов - литовские, польские или смешанные литовско-польские. Так обстоит дело в волостях Гедрайчяй, Ширвинтос, Йонишкис. При этом количественное соотношение между литовцами и поляками в поселениях последнего типа очень разнообразно: от перевеса литовцев, равновесия в количестве, до перевеса поляков47. Таких смешанных поселений имеется, например, ((128)) в волости Гедрайчяй 48 из 138 еще чисто литовских. Они очень явно представляют переходную стадию к поселениям чисто польским. Литовское население в них в большинстве своем относится к старшему поколению, польское население - это поколения более молодые. По мере ухода старшего поколения эти села все больше будут становиться польскими. Понятно, что тут нет места для белорусского посредничества хотя бы кратковременного.
Но самое важное, что аналогичные соотношения находим в окрестностях на пограничье с белорусским ареалом, т. е. там, где польский язык наиболее ранний. Возьмем в качестве примера очень старательно описанную волость Пабярже. В 1890 г. в ней было уже около 39% поляков. О том, что польский язык здесь более ранний, чем в расположенных дальше от белорусского пограничья волостях Гедрайчяй и Ширвинтос, говорит не только больший процент здесь поляков, но прежде всего уже значительный перевес поляков в отдельных смешанных селениях.
О происхождении этих поляков можем судить по следующим данным. Пабяржская волость насчитывала 66 селений литовских, 57 - польских (553 поляка) и белорусское, 68 польско-литовских (1392 поляка и 951 литовец), три польско-литовско-белорусских (115 поляков, 39 белорусов и 40 литовцев), одно литовско-белорусское и пять с населением белорусским, польским и русским (110 белорусов, 75 поляков и 18 русских)48. Представленные в большом количестве чисто польские поселения не имеют большого значения для рассматриваемого вопроса.
Во-первых, в них имеется небольшое количество жителей: они составляют едва 9,12% всего населения.
Во вторых, и это самое главное, в большинстве своем это многочисленные в этой волости фольварки и мелкие поместья, населенные жителями шляхетского происхождения, которые издавна употребляли польский язык. Трудно привести здесь ((129)) точные цифры49, но во всяком случае верно то, что только совсем незначительная часть жителей в чисто польских поселениях - сельского происхождения, а это значит, что она недавно сменила свой исконно домашний язык на язык польский. В связи с этим убедительными в вопросе о ходе полонизации местных крестьян будут только соотношения, распространенные в селениях со смешанным населением. Среди селений этого типа находим 68 польско-литовских (1392 поляка), три польско-белорусских (115 поляков) и пять с населением белорусским, польским и русским (75 поляков). Цифры эти позволяют утверждать, что и на белорусском погра-ничье основная масса полонизированного сельского населения происходит от литовцев, которые ополячились непосредственно без переходной белорусской стадии. В реестре соседней волости Реше имеется исключительно белорусское население: это доказывает, что полонизация этого населения в то время еще не продвинулась заметно вперед.
Стало быть, мы могли бы, даже не имея других источников и сведений, только на основе данных переписи Плятера придти к выводам о большей податливости к полонизации литовцев, по сравнению с белорусами. Эта перепись своими статистическими данными раскрыла идущий полным ходом процесс полонизации литовцев. Полонизация белорусов, усиление которой можно наблюдать особенно в последнее время, не нашла своего отражения в указанной переписи, так как была в зачаточном состоянии.((130))
На основе приведенных выше данных можно с полной уверенностью утверждать, что инициатива введения польского языка в большем масштабе в повседневную жизнь принадлежала населению, говорившему по-литовски. Здесь напрашивается вывод о том, что процесс полонизации виленской деревни есть ничто иное как только продолжение, другая форма веками длящегося вытеснения литовского языка славянским элементом, каким до сих пор были белорусские диалекты. В том и в другом случае имеем дело с процессом славянизации литовцев, с процессом, который, в сущности, был вызван утилитарными соображениями. Главной целью, которой служит каждый язык, является возможность общения людей между собой. В пограничных литовско-белорусских зонах, благодаря различиям, разделяющим эти языки, общение было невозможным. В то же время длительная тесная совместная жизнь требовала взаимного общения. Нужно было выбрать один язык из двух. Выбор пал на язык более удобный - белорусский. Удобство белорусских диалектов состояло прежде всего в том, что они родственны с языками, которые в течение ряда столетий в Великом княжестве Литовском были литературными языками, такими, как деловой русский язык в Великом княжестве Литовском, польский язык, а после разделов [Польши.- Пер.] - частично русский язык. Знание белорусского языка способствовало взаимопониманию не только с соседним крестьянином-белорусом, но и с паном из поместья, ксендзом, чиновником. А это делало его неким народным диалектом этих литературных языков.
Может быть, в определенной мере в этом перевесе одного языка из двух соседствующих имели значение факторы, о которых Бодуэн де, Куртенэ пишет следующее:
«Победа остается за языком легче усваиваемым и требующим меньшей затраты энергии, как физиологической, так и психической»50.*((131))
Со временем белорусский язык, употребляемый литовцами для внешнего общения, главным образом благодаря его практическим ценностям, стал лучше удовлетворять их потребности, чем язык литовский. В результате этого он закреплялся среди них все сильнее, вплоть до полного вытеснения литовского языка. Происходило это, конечно, не одинаково на всех участках литовско-белорусской границы, но прежде всего там, где связи литовцев с нелитовцами были более тесные и живые, а следовательно, под воздействием больших культурно-хозяйственных центров и вдоль важнейших торгово-коммуникативных путей. Таким образом, в общем можно сказать, что в белорусизации литовцев решающее значение имело не какое-то культурное преимущество белорусских диалектов, а их практическое преимущество: литовцы перенимали белорусский язык, так как видели в этом для себя пользу51.
Науке известно перемещение языковых границ независимо от несуществующих или существующих различий на культурном уровне (ред. — автору важен этот момент, т.к. белорусы в её восприятии "низкокультурные" т.е. "гуды", хотя формально она это отрицает). Так, например, в Швейцарии отмечено то отступление французского языка в пользу немецкого, то наоборот - немецкого в пользу французского. По мнению ((132)) Вандриеса52, при культурной равноценности обоих языков объяснением таких смещений могут быть только соображения практические, зависящие от различий в развитии экономических отношений. Аналогичные колебания французско-немецкой языковой границы отмечены также в Лотарингии53, где интересное наблюдение касается языковых перемещений в б. южно-западной Австрии (в местах, находящихся теперь в Югославии и частично в Италии). На языковом словенском ареале существовали там в XIII-XIV в. большие или меньшие немецкие колонии выходцев из Тироля и Баварии. Судьба языков в этих колониях была различной. Поселенцы острова Gottschee (Готшее) хорошо сохранили свой немецкий диалект, несмотря на большую отдаленность от сплошного немецкого континента. Другие же островки в Krajnie G. (Крайне Г.) и в провинции Горицы сменили в течение XIX в. диалект немецкий на словенский54. В обоих случаях было большое количественное превосходство славянской стихии, окружавшей немецкие колонии. Однако, с другой стороны, немецкий язык обладает большой сопротивляемостью благодаря своему культурному и политическому положению. Если его судьба в разных колониях пошла разными путями, то это, наверное, зависит от различий там и здесь в соотношении условий внеполитических и внекультурных.
Что касается упомянутых выводов Вербелиса55 о низком культурном уровне белорусов, что якобы должно препятствовать белорусизации литовцев, то они представляются совершенно ошибочными. Впрочем, эта точка зрения получила должный отпор в статье Нича56.((133))
Иное стечение обстоятельств вызвало полонизацию литовцев. И здесь, бесспорно, основное значение имел момент выгоды, что характеризовало польский язык в такой же степени, как и белорусские диалекты. Однако к этим соображениям практического характера добавляется культурное преимущество польского языка как языка высших слоев, религии, литературы, одним словом, как языка «панского». Поэтому процесс полонизации литовцев сопровождается, чрезвычайно сильным эмоциональным моментом. Он находит свое выражение в недоброжелательном, часто в презрительном отношении полонизировавшихся литовцев к литовскому языку57 и в огромной притягательной силе, которую имел для них польский язык58. Вопрос усвоения польского языка для литовца было делом не только практической выгоды, но и делом повышения своей культуры на более высокую ступень. Уже ополячившийся виленский крестьянин ценит свой польский и очень сильно ((134)) к нему привязан: он для него является мерилом и критерием его образованности и интеллигентности, так называемой «деликатности», является его гордостью59. Польский язык в собственных глазах ставит его выше иноязычных соседей: литовцев, которых он презрительно называет: «ciemna Litva» (темная Литва), и белорусов, которых оскорбляет пренебрежительными названиями «prosty narod, h'esnak'i, hanak'i, hеndіk'і, muxobrody»60. Следует отметить, что такое отношение не было навязано извне, какой-то агитацией, а появилось совершенно самопроизвольно как результат жизненной несподручности литовского языка, а также особой привлекательности польского языка.
Совершенно естественно, что этот исключительно сильный эмоциональный момент, сопутствовавший полонизации литовцев, стал двигателем, придающим этому процессу огромное усиление и ускоренный темп. Период двуязычия был здесь очень коротким. Это особенно касается чисто литовских парафий, расположенных дальше от белорусского пограничья. Относительно этих парафий можно рискнуть утверждать, что достаточное овладение польским языком становилось здесь равнозначным разрыву отношений с литовским61. В общих чертах можем принять следующую схему процесса колонизации:
Было бы в высшей степени неосторожно переносить все указанное выше о литовском языке на отношения белорусских диалектов и польского языка. Не всегда более длительное сосуществование двух языков, один из которых имеет культурное превосходство, влечет за собой гибель языка более низкой культуры. Здесь может возникнуть целый ряд стадий менее радикальных, промежуточных, начиная от заимствования только отдельных слов. Как верно заметил Вандриес, «языки не имеют одинаковой силы и тем самым одинаковой сопротивляемости»63. Так, например, у русского языка была иная притягательная сила для армян, которые в старой России русифицировались, и иная для поляков, которые перед русификацией устояли. В пределах старой Австрии разную сопротивляемость выявили южнославянские языки по отношению к итальянскому и по отношению к немецкому языку; не такой силой обладал немецкий язык по отношению к языкам отдельных народов этого государства.
И в нашем случае сопротивляемость литовца и белоруса по отношению к польскому языку не была одинаковой: здесь разной была притягательная сила этого языка. Для белорусского народа он имел только культурное превосходство: ведь отказ высших классов в прошлые века от белорусского языка в пользу польского ((136)) снизил социальный и культурный уровень белорусских диалектов, как и литовских. Зато усвоение польского языка для белорусов было лишено утилитарных моментов, моментов выгоды, так заметно выступающих в процессе полонизации литовцев. У белоруса не было языковых трудностей: он понимал язык и польский, и русский, и его поляки и русские понимали64, а во взаимоотношениях c литовцем этот последний является стороной приспосабливающейся. Поэтому крестьянин-белорус не почувствовал необходимости отказаться от своего языка, который в его жизни вполне устраивал. Польский язык, который он с легкостью усваивает, становится для него вторым языком, культурным диалектом, употребляемым в основном для внешнего общения. А для целей повседневных, домашних он сохроняет диалект белорусский65. Такую роль польского языка в жизни белорусского народа, роль, обоснованную близким родством обоих языков, убедительно выделил Мошиньский:
«Здесь кроется причина удивительной и долговременной устойчивости белорусского языка, который, ассимилируя окрестности, населенные литовцами, сам немного или совсем не отступал перед польским языком. В сущности белорусский язык так близок по родству нашему, так проникнут его влиянием, что по отношению к нему буквально ((137)) играл роль говора и, как каждый говор, по отношению к нему был устойчивым»66.
С этой точки зрения становится понятным факт относительно незначительных результатов процесса полонизации белорусов67 (ред. - однако эти же аргументы противоречат факту 90% руссофикации белорусов во второй половине XX века). Очевидна здесь определенная и довольно значительная зависимость от процесса полонизации литовцев. Ведь с момента проникновения польского языка в обиходную жизнь литовцев путем совершенно нормальной территориальной экспансии он начинает распространяться на соседних белорусских ареалах, однако полностью вытесняет белорусский язык из обыденного употребления только в узких, непосредственно прилегающих зонах. Как я уже отметила, белорус, употребляя польский язык, не делает этого, как литовец, исходя из соображений утилитарных и культурных, а скорее из соображений только культурных, а главным образом, чтобы не уступить в лоске, или в так называемой «деликатности» полонизированным литовским крестьянам. При этом такие культурные импульсы среди белорусов были более слабыми, чем среди литовцев. Трудно тут делать какие-то далеко идущие обобщения, но белорусов из окрестностей Вильнюса характеризует отсутствие того стремления к культуре, которое видно у литовцев. Вероятно, в этом и кроется причина сохранности белорусского языка и его сопротивляемости польскому языку. Не подлежит, однако, сомнению, что с тех пор польский язык стал языком взаимного общения поляков, экс-литовцев с белорусами. Эта роль польского языка при внешнем общении, бесспорно, способствовала углублению его знания и расширению ареала его употребления ((138)) среди белорусов. В связи с этим наблюдается убывание степени знания польского языка на белорусской территории по мере отдаления ее от польских ареалов.
Прекрасной иллюстрацией положения польского языка на территории литовских и белорусских диалектов служат отношения к нему околичной и мелкопоместной шляхты в густо заселенных ею местах. В глубине литовской территории, в Ковенском повете, мелкая шляхта не только сама придерживалась польского языка, но еще и правила его литовскому крестьянству, которое постепенно начало отказываться от литовского языка в пользу польского68. По; другому обстоит дело, если околицы и мелкие шляхетские поместья разбросаны между белорусскими деревнями. Наблюдаем здесь прямо противоположное явление: крестьянин не только не перенимает польского языка ot шляхты69, но и сама шляхта, общаясь с деревней и наемной челядью, говорит почти только по-белорусски70, употребляя этот язык наряду с польским71. Известны мне также случаи, когда белорусский язык был обычным средством домашнего общения ((139)) в шляхетских околицах72. Не знаю, было ли отмечено аналогичное употребление литовского языка в местах больших скоплений шляхты.
После подтверждения, что возникновение польских языковых ареалов на Виленщине - это новая форма издавна идущего процесса славянизации литовцев, следует представить себе факторы, которые предрешили приход польского языка на место отступающего литовского языка, а не белорусского, как было до тех пор.
В связи с этим мы должны прежде всего осознать время, когда начался и совершался процесс полонизации. Не все ученые в этом согласны между собой. Мошиньский73 и Якубовский74 относят начало исчезновения местных говоров в пользу польского языка до начала второй половины XIX в. Другие, как Вельхорский75, Вакар76, констатируют для этого времени только усиление процесса полонизации, относя его начало на более ранний период. Что касается вильнюсского ареала, то Нич77 подобным образом допускает, что его полонизация шла уже в начале XIX в. Как можно более точное определение начала процесса полонизации крестьян, по моему мнению, имеет большое значение для цельности проблемы в общем. Поэтому оговорю ее здесь подробно, опираясь на материал, собранный мною в настоящее время от крестьян, и на более ранние опубликованные источники.
На основе наблюдений над знанием литовского языка среди самого старшего поколения в польских ареалах ((140)) с литовским субстратом можно утверждать, что даже в околицах, где польский язык утверждался ранее всего, в первой половине прошлого столетия литовский язык еще жил полной жизнью. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что все встретившиеся мне местные крестьяне в возросте около 90 лет и старше знают литовский язык в большей или меньшей степени, при этом их осведомленность в литовском языке возрастает по мере более длительных размышлений и припоминаний.
Отход от литовского языка начался здесь в третьей четверти XIX в., причем этот отход был таким стремительным, что родившиеся в девятом, восьмом и даже в седьмом десятилетии этого столетия уже ничего или почти ничего не понимают на этом языке. Это говорит о том, что они относятся к поколению, которое выросло и воспитывалось уже в польской традиции.
Эти наблюдения подтверждаются собранным мною материалом от стариков, родившихся в середине прошлого века (значит 80-90-летних). Они помнят, что в детстве дома с родителями говорили по-литовски, а потом им опротивел (zbrzydzili sobie) этот язык и когда они достигли старшего возраста, то оставили его совсем. Младшее поколение в возрасте 20-30 лет с родителями общалось уже по-польски, но помнит, что деды говорили между собой по-литовски. Знание литовского языка у этого поколения - у людей, имеющих теперь 50-70 лет, было уже таким слабым, что их родители использовали его как язык тайный, когда нужно было что-то сказать, чтобы не поняли дети78.
На основе этих данных с полной достоверностью можем определить, что поколение, которое эту языковую революцию осуществляло, была молодежь, подраставшая в начале второй половины прошлого века. Роль молодых ((141)) людей в процессе изживания родного языка по горячим следам можно и сегодня наблюдать в ходе совершающейся полонизации. Переломным моментом с этой точки зрения чаще всего в жизни человека является время создания семьи и воспитания детей. Огромную роль в этом сыграли смешанные семьи. В таких семьях польский язык очень рано входил в повседневную жизнь. Современные данные местных жителей полностью подтверждает Сырокомля, который, описывая в 1859 г. свою поездку из Вильнюса в Кернаве, так об этом пишет: «Часто в смешанных семьях муж и жена не понимают языка друг друга, обращаются друг к другу по-польски. Отсюда полонизация молодого поколения в местах, где Литовская Русь граничит с собственно Литвой»79.
В этом месте следует заняться особой ролью женщины, как проблемой побочной, в процессе внедрения польского языка в повседневную жизнь. В науке принято суждение, что женщина в развитии языка вообще является фактором консервативным80. Так вот, некоторые данные свидетельствуют о том, что в данном случае наблюдается скорее обратное81. Опираюсь здесь на часто повторяющиеся высказывания старших людей, что, помимо специального секретного употребления, о котором я упоминала выше, литовский язык наиболее долго использовали мужчины на работе за пределами дома - в поле, в лесу. Из домашнего обихода этот язык был отлучен: его не употребляли из опасения, чтобы дети ему не обучались. Понятно, что женщина как воспитательница детей, постоянно общаясь с ними, должна была ((142)) наиболее остерегаться литовского языка. Эту первенствующую роль женщины в процессе полонизации подтверждают много раз записанные от стариков сообщения, что родители их начали разговаривать друг с другом по-польски, хотя отец был литовцем, но мама, была полька. При более точном расследовании оказывалось, что эта мама - полька была из той же самой или соседней деревни, а ее родители также, как и родители отца, до самой смерти говорили только по-литовски. В нескольких местах мне рассказали, что мать злилась на представителей старшего поколения за обращение к детям по-литовски, в одном случае выгоняла за это дядю из избы. Даже сегодня в местах, не очень давно ополяченных, несколько раз я встречалась с таким ожесточением против литовского языка82. Ожесточение это, очевидно, исходило от практического подхода к жизни, может быть, от некоторого тщеславия83, характерного для женщины, и, значит, от желания передать детям язык более пригодный, чем литовский, такой, который определял им некоторым образом более высокое положение в обществе. Теоретически такую роль женщины можно вполне обосновать. Без активной, решительной позиции женщины полонизация значительных ареалов за такое относительно короткое время была бы невозможной. Прежде всего женщина доказала, что язык, который почти исключительно употребляли ее родители и на котором сама говорила в детстве, для ее детей стал полностью или почти полностью чужим, незнакомым. В случаях ((143)) консервативной роли женщины родной язык, услышанный от нее в раннем детстве, остается вторым языком для многих поколений какого-нибудь народа, который в результате этого становится двуязычным84.
Такую роль женщина в процессе полонизации виленской деревни усиливало еще одно обстоятельство, что женщина в крестьянской среде является элементом более подвижным, чем мужчина. Ибо она не связана с землей, а вступая в брак, переселяется с одного места на другое и легко становится распространителем начавшегося процесса.
Факты и сведения, приведенные выше, позволяющие отнести начало процесса полонизации к первым десятилетиям второй половины XIX в., так повсеместны и согласуются между собой, что нет необходимости оспаривать их достоверность, тем более, что они находят свое подтверждение в рассеянных по различным изданиям опубликованных описаниях нашего края, в упоминаниях и примечаниях о языке крестьян рассматриваемых ареалов. Эти источники все же не в одинаковой мере достоверны, и представленные в них сведения часто не следует понимать буквально. Ведь сведения, касающиеся языка народа, собирались совершенно случайно, без какого-либо заранее принятого плана, вместе с другими данными, касающимися истории, этнографии, археологии, географии и т. п. нашего края85. Авторы ((144)) этих описаний скоры на обобщения, которые иногда противоречат детальным наблюдениям, проведенным в другом месте86. Далее, мы видим отсутствие разграничения знания какого-нибудь языка данным населением от его повседневного языка87. Ориентацию в деталях часто усложняют недостаточно точные термины-наименования белорусского языка, который называется: польско-русской мовой, русско-польским языком, славянским языком, смесью польского с русским или просто русской мовой88, русинским наречием и мовой русинов89. Однако не исключено, что когда речь идет о противопоставлений белорусского языка литовскому, первый просто называют также языком польским. С такой терминологиеи я несколько раз встречалась у крестьян в литовско-белорусских пограничных зонах виленско-троцкого и лидского поветов в тех случаях, когда белорусский или простой язык мнимых «поляков» у моих информаторов не вызывал никаких сомнений. Таким же образом, как видно из контекста, Сырокомля употребляет рядом термины «польский язык» и «мова русинов», вероятно, в том же самом значении90. На это обратил внимание еще Мошиньский:
«Впрочем, этот язык (т. е. белорусский) еще в середине прошлого столетия среди ((145)) необразованных масс считался польским говором; Сырокомля прямо называет его в противоположность литовскому польским; «он - польский язык, только простой (prosty), хенацкий (henacki)» повторяет сегодняшний крестьянин над Вилией»91 .
Все это приводит к тому, что сведения, имеющиеся в некоторых источниках, могут расходиться с данными других источников или с теми, что сегодня можно констатировать на местах. Ими следует пользоваться с определенной осторожностью.
Что касается вильнюсского ареала, то для конца первой половины XIX в. мы имеем свидетельство Михала Балинского, который, весьма тщательно, описывая в III т. исследования «Staroytna Polska» земли Великого княжества Литовского, учитывает язык населения92, не раз приводя даже такие детали, как например, знают ли крестьяне-литовцы, кроме своего родного языка, како-нибудь другой, особенно польский, на каком языке общается с деревней поместье, каким языком пользуются священники при исполнении своих приходских обязанностей и т.д.93 При описании бывшего Вилеиского уезда он говорит и о языке местного населения. Так, по мнению Балиньского Виленский уезд «населен одними литовцами», которые во многих местах уже забыли родной язык.
«Однако литовский язык господствует сплошь только на северной стороне, т. е. на правом берегу Вилии, с юга под самым Вильном он уступил польскому, далее же вперемешку идут села, говорящие по-литовски с селами, где употребляется польско-русский язык. Все же среди сельского населения в этом повете литовский язык преобладает над обоими упомянутыми языками»94.
Для нас здесь очень ((146)) важно то, что Балинский совсем не говорит о польском языке на правом берегу Вилии, то есть среди населения в теперешнем вильнюсском польскоязычном ареале. Очевидно, распространение польского языка среди крестьян здесь не заслуживало еще особого внимания. Важным является также утверждение, что в середине прошлого века литовский язык в бывшем Виленском уезде был более распространен, чем другие языки, и особенно на правом берегу Вилии. Это подтверждают данные, собранные мною на этой территории95.
Далее, граф Константы Тышкевич, который в 1857 г. обследовал все течение Вилии, в описании интересующих нас территорий несколько замечаний посвятил языку местного населения. Для нас прежде всего важны заметки о границах белорусского и литовского языков, а также о распространенности знания польского языка. По мнению Тышкевича, «белорусское (русинское) наречие», тянущееся по течению Вилии на правом ее берегу, «убывает почти совсем» у устья Жеймяны, однако же граница эта не является резкой96. Другая ценная, деталь - утверждение, что ниже Вильнюса «чистая Литва» ((147)) начинается у деревни Грабялы97. Сведения эти являются подтверждением границ в обоих пунктах на карте № 2 [не сохранились.- Ред.], опирающихся на данные, собранные в настоящее время. Что касается польского языка, то знание его в то время было распространено на правом берегу реки Нерис, начиная от устья Жеймяны до самого Каунаса. Ведь у устья Жеймяны в прибрежной части Нерис «на правом ее берегу белорусское наречие убывает почти совсем, а польский язык становится преобладающим»98. Однако не следует слишком доверят'ь этому заявлению Тышкевича и считать, что весь оговариваемый ареал уже тогда был польскоязычным. Прежде всего эти замечания относятся к набережной части Нерис, которая, по мнению самого автора, имела иной облик, чем околицы более отдаленные. Так, например, Тышкевич отмечает, что берег на отрезке Вильно - Грабялы был заселен арендаторами, т. е. людьми странствующими, не оседлыми99*. Ничего удивительного, что здесь наш автор столкнулся в основном с польским языком. В разделе «О гминной песне» мы находим замечания о том, что от границ подлиной Литвы (т.е. от устья Жеймяны) жители прибережья поют песни главным образом на польском языке, когда за несколько миль в глубь края слышим только литовские ((148)) дайны100. Разумеется, это могло бы свидетельствовать еще о литовском языке жителей этого края и о том, что польский язык здесь еще не имел перевеса над литовским, так как народ, говорящий уже по-польски, литовских песен обычно не поет.
И даже если говорить о самых берегах Вилии, обследованных Тышкевичем, то этот перевес польского языка требует разъяснений. Это совсем не значит, что это прибрежное население говорило исключительно по-польски, потому что, как пишет автор:
«Здесь каждый крестьянин, лучше или хуже его знающий, силится с приезжими говорить по-польски; всегда языком искаженным, так как к литовскому акценту привыкли, протяжно и с напевом, польскую речь немилосердно калечат»101.
О не исключительном употреблении польского языка и о распространении еще и других языков на интересующих нас отрезках берегов Вилии свидетельствуют ((149)) песни, записанные Тышкевичем в деревне Люцьяны неменчинской парафии102, а также в Кармазинишках, на постоялом дворе, расположенном у слияния Дукштянки с Вилией103. В Люцьянах, лежащих, согласно мною собранных данных, на самом пограничье тогдашнего белорусского и литовского ареала, Тышкевич записал 19 песен, среди которых 10 польских, 6 белорусских, 3 литовских104. Однако о новизне здесь польского языка свидетельствует сам язык этих песен а также наличие в песнях польских по форме слов или целых белорусских оборотов105, в то время как язык белорусских и литовских песен в общем правильный. В связи с изложенным нас не очень убеждают заверения автора, что «хозяйка дома» в Люцьянах «еще молодая женщина... говорит чисто по-польски, как здесь весь народ говорит, хотя с литовским акцентом, с напевом и протягивая»((150))
В Кармазинишках информаторами автора были местные шляхтянки и родом из Варшавы жена кучера князя Гедрайтиса, несколько лет проживающая в этой окрестности. Они охотнее пели песни, «подхваченные из иной сферы общества», стало быть, какие-то искаженные, изуродованные, и мазурки «из веселого Мазовша и Подляся», а не местные, чисто народные песни107. Кроме этого, из 9 песен из этой местности 5 польских и 4 белорусские108, что может свидетельствовать только о том, что среди местных крестьян тогда был в употреблении белорусский язык. Констатация этого, впрочем, не представляется особенно важной, поскольку в окрестностях Соджяй еще недавно преобладал белорусский язык, а стало быть, они были расположены за пределами первичного польского ареала.
Какой же вывод следует из приведенных выше рассуждений? Не следует понимать буквально слова Тышкевича о том, что на правом берегу Вилии до устья Жеймяны польский язык является «преимущественным». Были здесь в употреблении литовский и белорусский языки. Кроме этих языков, население знало также польский. Это соответствовало бы моей точке зрения, что во второй половине прошлого века крестьяне начали отходить от родного языка в пользу польского языка, которым в большей или меньшей степени должны были овладеть предварительно.
Относительно местностей, расположенных несколько дальше в глубь края от берегов Вилии, этой естественной артерии коммуникации, очень ценные сведения находим у Сырокомли. Так, описывая свою экскурсию около 1859 г. из Вильнюса в Кернаве, он отмечает еще незначительное знание польского языка у литовского сельского населения.
«У литовца (пишет он на основе данных местного земледельца) меньше умственных способностей, чем у белоруса; чужому языку он учится с трудом и никогда хорошо на нем не говорит, белорус, наоборот, обладает лингвистическими способностями и в ((151)) местах, о которых мы говорим (окрестности Айренай), объясняется на совершенно чистом польском языке. Литовец не любит изучать не свой язык, а если на нем говорит, то делает это не охотно» 109.
А когда Сырокомля, миновав село Айренай за имением Гейшишкес, хотел о чем-то расспросить крестьянина, тот его не понял «и отделался одним словом nesuprantu». Литовец (сожалеет наш автор) на земле чисто литовской, я не мог объясниться с литовцем110. Это говорит о том, что полонизация крестьян на литовско-белорусском пограничье, о которой он вспоминает раньше111, была в то время в начальной стадии, что подтверждает и не стертая еще четкая граница112 «племен и языка белорусов и Литвы», проведенная Сырокомлей113.
Распространение в некоторых местах польского языка в ущерб литовскому констатирует Кузнецов в 1875 г.114 А в VII т. Географического словаря, изданного в 1886 г., в сведениях о Неменчине находим замечание, что «население здесь и в окрестностях говорит по-польски».
В смолвенском ареале, как вытекает из сообщения Балинского о бывшем Браславском повете, еще в середине прошлого столетия господствует литовский язык115. Более поздние сообщения о соотношении языков в этом ареале представлены у Карского116. Согласно наиболее важному из них, с 1863 г. «в направлении Новоалександровска [Зарасай] (со стороны Паневежа) ((152)) и в некотором расстоянии от него польский язык превалирует как язык повседневного общения в народе; потом, к границам Дзисненскогр повета господствует смесь наречия литовско-русско-польского117. Это замечание ставит меня в затруднительное положение. Во-первых, не знаю ее автора, а тем самым не знаю, кем и каким образом были собраны приведенные выше данные, что не позволяет мне определить их достоверность. Во-вторых, сведения о превалировании польского языка среди жителей Зарасай [Езёрос, Новоалександровск] не только не подтверждаются каким-нибудь иным источником, а даже, наоброт, в нескольких местах находим информацию прямо противополжную118. Наконец, термин русско-польский может быть двояко истолкован: или русский и польский, или русско-польский, что было бы идентично с белорусским119. Позднейшие источники около 1890-1895 гг. дают по смолвенскому ареалу сведения только о литовцах и белорусах, польскими считаются только имения, фольварки и мелкие поместья120. Умолчание в этих источниках о польском сельском населении, которое, вероятно, в то время уже существовало, имеет свое обоснование, с одной стороны, в том, что это почти официальные русские источники, с другой - в том, что польский язык был здесь еще в начальной стадии. Важными для нас являются замечания о том, что в тех волостях бывшего Езерского (Новоалександровского) повета, которое были расположены на запад от железной дороги Вильно-Дынебург (Вильнюс-Даугавпилс) крестьяне говорили исключительно по-литовски, в то время как в волостях, расположенных на восток от нее - в Смолвенской, Рымшанской и Видзкой, ((153)) - была смесь литовского и белорусского121, однако с явным перевесом литовского языка122.
Ареалы литовского и белорусского населения, определенные разными авторами, не совпадают. Это объясняется тем, что языковая граница здесь не была строгой: литовский ареал был отделен от белорусского смешанной зоной. Выявленный мною на основе современных сведений литовский ареал, предполагаемый для начала второй половины прошлого века, проходит на запад от границы, указанной Гнедовским123 в 1890 г., в наибольшей степени совпадая с границей на карте Вербицкого124.
Не менее выразительно, чем приведенные данные, о позднем характере процесса полонизации свидетельствуют переписи населения второй половины XIX- начала XX в. Наиболее заслуживает доверия перепись Плятера 1890 г., включающая рубрику о языке домашнего общения; во всех волостях, находящихся на территории виленского польскоязычного ареала, она обнаруживает еще значительный процент населения, говорящего по-литовски125. Из сводки тщательно обработанных данных, касающихся волостей, следует, что почти ((154)) все села, населенные крестьянами, являются здесь или двуязычными или одноязычными - литовскими126.
Русская ведомственная статистика обнаруживает просто катастрофическое снижение количества литовцев в б. Виленском повете, на территории которого возник указанный польскоязычный ареал. Около 1860 г. в Виленском повете литовцев было приблизительно 60%; согласно переписи населения 1897 г. (без Вильнюса) - уже только 35%, а в 1909 г.-около 7%127.
Аналогичное соотношение наблюдаем в б. Езерском (Зарасайском) повете, восточную часть которого захватывает смолвенский польскоязычный ареал. Около 1860 г. в этом повете числилось свыше 80% литовцев; перепись 1897 г. выявляет их только 49%128, перепись 1909 г.-47%.
Эти необычные статистические скачки литовцами оспаривались, ставились под сомнение129. Однако в поддержку достоверности статистики следует добавить то, что ее данные для периода около 1860 г. подтверждаются другими источниками, о которых речь шла в § 12 и 13; перепись 1897 г. выявляет в б. Виленском повете процент литовцев очень близкий к процентам по переписи Плятера 1890 г. (около 34%), а данные 1909 г. подтверждаются современными сведениями и информацией. Впрочем, трудно найти причину, которая могла бы побуждать российские власти к фальсификации статистики специально для упомянутых двух поветов, - в пользу поляков и в ущерб литовцам. Мотивировкой возражений литовцев является то обстоятельство, что при ((155)) подходе чисто априорном кажется малоправдоподобной возможность за такое относительно короткое время - на протяжении приблизительно полустолетия, - почти полного изменения языкового облика для такой большой территории. Однако быстрый темп процесса полонизации литовцев поясняют следующие моменты. Во-первых, процесс языковой денационализации литовцев в этой новой форме их полонизации был процессом новым, а следовательно, имел размах и силу молодости. Во-вторых, его динамика находит свое обоснование в очень существенном эмоциональном моменте, который сопуствовал этим языковым преобразованиям (ср. § 7). Прежде всего, определенное значение в этом отношении имеет и установка женщин, которая в значительной мере содействовала тому, что период двуязычия был здесь коротким, а разрыв с литовским языком и его утрата были так стремительны (ср. § 10).
После установления того факта, что время полонизации виленской деревни приходится на вторую половину XIX-начало XX в., мы можем попытаться определить те факторы и условия, которые в процессе языковой денационализации литовцев склонили чашу весов в пользу польского языка, а не белорусского, как было до того времени. Здесь нельзя усматривать только последствия укрепления позиции польского языка в первой половине XIX в., хотя, бесспорно, оно содействовало распространению и углублению знания польского языка среди населения. Однако, если бы этот фактор был самым важным, мы должны были бы, вероятно, полонизацию литовских крестьян в более широком масштабе, т. е. принятие ими польского языка в качестве домашнего, наблюдать уже в первой половине XIX в. Между тем не вызывает сомнения, что в это время литовцы еще не полонизировались, а обелорусивались. Ныне даже среди населения деревень, расположенных ((156)) между вильнюсским польскоязычным ареалом и Вильнюсом, можно собрать определенные сведения, которые говорят о том, что деревни эти в первой половине XIX в. сменили свой литовский язык на белорусский130. Момент очень существенный как с точки зрения времени проходившей смены - периода наиболее полного расцвета польской культурной жизни в Литве, так и с точки зрения близкого нахождения этих сел от Вильнюса - наиболее крупного центра, распространяющего польский язык и культуру.
Факты эти вынуждают предположить, что в первой половине XIX в. еще не действовала та особая сила, которая вскоре стала решающей при внедрении польского языка в повседневную жизнь крестьян.
Здесь следует подчеркнуть исключительно социальный характер полонизации Великого княжества Литовского в предыдущий период. Различия в языке высших и низших сословий возникли и развивались на основе социально-экономических отношений: полонизация элемента литовского и восточнославянского была тесно связана с классовой принадлежностью. Действие социально-экономических факторов в полонизации народа на Виленщине можно в какой-то мере заметить еще и сегодня. Польский язык раньше вторгается в повседневный обиход крестьян, более зажиточных либо занимающих какую-либо должность или пост, например, лесничих, старост. Если на не польскоязычной территории какая-нибудь семья начала раньше, чем другие, говорить ((157)) по-польски, чаще всего это объясняется так, что они «pрy рlaxectv'e» (при шляхетстве) или «bogae yjo» (богато живут). Каждого крестьянина, говорящего по-польски, литовец готов называть «рlлktos» (шляхта).
Сказанное дает право усматривать причинную связь процесса полонизации виленской деревни с социально-экономическими течениями и преобразованиями.
Первые десятилетия второй половины XIX в. были отмечены целым рядом важных изменений в социально-экономическом положении зависимого до сих пор крестьянина. Помимо отмены крепостного права и наделении землей, сюда входил целый ряд факторов, из которых, пожалуй, самым важным было общее улучшение экономических условий и то, что за этим последовал бурный подъем благосостояния в деревне131. Все это должно было отразиться на традиционном быте крестьянина, оторвать его от экономически замкнутого хозяйства и изменить облик культуры на наших землях. Примеры основательных перемен в это время в области материальной культуры щедро доставляет этнология132. В ((158)) области же духовной культуры освобождение крестьянства от крепостного права с одновременным значительным улучшением его материального положения обозначилось стремлением к просвещению вообще, а в некоторых же местах - к просвещению и к польскому языку133.
Итак, социально-экономические процессы, демократическое движение второй половины прошлого столетия на территории этнографической Литвы дали два совершенно различных эффекта. В глубине сплошной литовской территории независимые крестьяне, стремясь к просвещению, создают собственную, более многочисленную, чем до тех пор, литовскую интеллигенцию, которая толкала возрождение Литвы на новый путь. Те же самые причины на белорусском пограничье вызывали массовое стремление литовского народа к польской культуре, в результате чего польский язык в процессе языковой денационализации литовской деревни на значительной территории занял место белорусского языка. Полонизация сельского населения на Виленщине является интересным примером связей, возникающих между явлениями характера социального и языковыми преобразованиями134.
Успешное развитие процесса полонизации во второй половине XIX в. обеспечивали и усиливали также определенные обстоятельства морального характера. Преследование ((159)) польского языка и католического костела135 в Литве после 1863 г. в понятии народа очень тесно связало вопрос о принятии польского языка с проблемой веры и вероисповедания, что придало польскому языку новую привлекательность, новую притягательную силу. Для глубоко религиозного литовского народа это был момент сильно содействующий распространению польского языка136. Кроме этого, бесспорно, имел также значение запрет печатания литовских книг латинским шрифтом (1864-1904). Вследствие этого Виленщина, отдаленная от прусской границы, была практически лишена литовского печатного слова, что облегчало распространение польских книг и польского просвещения вообще. Наконец, если говорить о дальнейшем ходе полонизации, то, вопреки своему желанию, ее усиливало молодое литовское национальное движение. В смешанных литовских парафиях или уже подверженных денационализации ((160)) литовская агитация, прежде всего многочисленных здесь ксендзов-литовцев, вызывала сопротивление и противодействие населения, а за этим следует горячая привязанность к польскому языку и польское национальное самосознание137.
Далее мы займемся проблемой, касающейся ареалов, которые подверглись полонизации, точнее говоря, ответом на вопрос, какие местные факторы содействовали процессу распространения польского языка на некоторых участках старой литовско-белорусской границы и какие этот процесс на других территориях тормозили.
Если сопоставить расположение польских ареалов с картами расселения литовского народа в целом, то сразу же напрашивается вывод, что польский язык распространялся на территориях, на которых процесс отступления литовского языка перед белорусским набрал наибольший размах. Польские ареалы представляли собой как бы дно ниш, образованных белорусской стихией, вклинивающейся в литовский ареал. Там, где литовско-белорусская языковая граница более длительное время стабильна и не подвергалась существенным изменениям, как, например, в Свенцянском повете, видимо, не было условий для языковой денационализации литовцев вообще138, а следовательно, и для вторжения польского языка.
Фактором, содействующим распространению польского языка в ареалах, охваченных тенденцией изживания литовского языка, было отсутствие больших скоплений сельского населения, именно сел с большим количеством жителей, а также то, что между деревнями были разбросаны мелкие фольварки и засценковые имения, которые чаще всего отдавались в аренду и заселялись вольными людьми, часто употребляющими польский ((161)) язык139. Помимо этого, невозможно усмотреть никаких особенностей, характеризовавших состав и размещение населения польакоязычных ареалов, которые бы выделяли эти ареалы из числа других, соседних и создавали для полонизации особо благоприятные условия.
Заставляет однако задуматься вопрос, почему польский язык не вторгся на территории, расположенные к югу от Вильнюса, где в то же самое время - во второй половине XIX в.- также шел процесс денационализации литовцев, но в форме старой белорусизации140. Возможно, причиной этому была значительная расплывчатость языковой границы и то, что со всех сторон пробивалась белорусская стихия. Очевидно, были и другие факторы, для выявления которых нужны специальные исследования.
Несколько замечаний, наконец, требует и тот источник, из которого сельские жители черпали свое знание польского языка. Были три очага, откуда распространялся в то время польский язык: город141, помещичья усадьба (имение) и костел. Какой из них был наиболее активным?
Предыдущие рассуждения показали, что непосредственное влияние города не было самым важным фактором (ср. § 2). Роль имений была различной. Некоторые из них действительно представляли собой оплот и источник всего польского, иные в этом отношении были фактором скорее нейтральным; ведь нередко языком, ((162)) на котором помещичья усадьба общалась с деревней, мог быть литовский или белорусский, чему особенно содействовало посредничество управляющих142. Поэтому, бесспорно, самую главную роль выполнял костел. В литовских парафиях на пограничье сплошного литовского ареала, как| и в парафиях смешанных литовско-белорусских, дополнительные проповеди и богослужение, как правило, велись на польском языке. По воскресеньям и в праздники в костеле и перед костелом сосредоточивалась вся культурная жизнь села: богослужения тогда становились как бы уроками* польского языка, которые брали многочисленные толпы крестьян. Эта особая роль костела выразилась в часто поражающем соответствии между границами парафин и пределами употребления местных языков143, не вызывает ни малейшего сомнения то, что польский язык распространялся здесь черев парафии144. Не следует все же переоценивать роль парафиального центра и приписывать ему исключительное значение. Сам факт заимствования литовцами множества польских слов, связанных с областями жизни, которые никогда не затрагивались или только очень редко могли затрагиваться в костеле, заставляет нас не принижать значения непосредственного влияния других источников польского языка.((163))
Представленный путь возникновения вильнюсского и смолвенского польскоязычных ареалов можно кратко изложить в виде следующих тезисов:
Такой подход позволяет дать по существу одно объяснение причины возникновения всех трех польскоязычных ареалов. Ареалы виленский, смолвенский и каунасский возникли в основном или только на литовской основе, а самой главной причиной смены языка было неудобство литовского языка при соприкосновении со славянским населением в условиях, сложившихся на этих территориях.
Если же говорить о возникновении каунасского ареала, то я полностью принимаю точку зрения Якубовского. Что касается ареалов вильнюсского и смолвенского, то имеется существенное различие между моим мнением и до сих пор предпринимавшимися попытками объяснения путей появления этих ареалов.
Согласно существовавшим до сих пор взглядам в польской науке, считаю, что возникновение сплошных ((164)) польскоязычных ареалов на Виленщине - процесс новый, точнее, его начало отношу ко второй половине XIX в. Я также подтверждаю известное положение о том, что польский язык распространялся здесь вдоль старой литовско-белорусской языковой границы. Однако я привожу иные причины и условия для появления этого диалекта польского языка. Ведь исходной точкой для возникновения этих польскоязычных ареалов была массовая полонизация собственно литовских крестьян, а не принятие польского языка уже обелорусившимися литовцами, как полагалось до сих пор. И не то здесь важно, что при более конкретном анализе таких взглядов окажется, что, по моему мнению, больший польский ареал сложился на литовской основе, а меньший - на белорусской, а по мнению других - наоборот: немногим больший - на белорусской основе.
Существенное различие состоит в другом. До сих пор считалось, что у белорусских крестьян была необходимость и услoвия для принятия польского языка в качестве повседневного. По-моему, у них таких условий не было, существовали же они именно в литовской крестьянской среде. Система отношений, благоприятствующих полонизации белорусских крестьян в более широком масштабе, появилась только в возрожденном польском государстве. Казалось бы, что наиболее близкими являются точки зрения Вербелиса; и моя: ведь в обоих случаях предполагается непосредственная полонизация литовцев. Однако сходство это только кажущееся. Прежде всего, рассматривая процесс отступления литовского элемента перед славянским вообще, Вербелис не видит, что, собственно говоря, мы имеем дело с двумя процессами: белорусизацией литовцев и их полонизацией; в результате он совсем не занимается выяснением механизма возникновения сплошных польскоязычных ареалов. Далее, он считает, что процесс полонизации литовцев прокладывал путь последующему процессу - их белорусизации и тем самым относит процесс полонизации к более раннему периоду, во всяком случае до XIX в. Кроме того, он делает упор на активное участие польской общественности и вследствие этого перечеркивает стихийный характер ((165)) полонизации крестьян, процесса, зародившегося в лоне крестьянской общественности и имевшего глубокие причины, его вызвавшие.
Наконец, следует отметить, что в представлении отношений, существовавших среди польского населения на Виленщине, я ближе воего к Мошиньскому. И это понятно: ведь в обоих случаях выводы делались из наблюдений, проведенных при непосредственном, близком контакте с населением, которое подверглось полонизации, а не исходя из каких-либо теоретических предположений.
Итак, мы представили генезис вильнюсского диалекта польского языка в свете исторических данных. Во второй части работы я постараюсь показать, каким образом происхождение этого диалекта отразилось на формировании его системы.
ISBN 5-417-00494-4
© Halina Turska, 1939
© Валерий Чекмонас Вступительная статья Примечания, 1995
© Витаутас Пранцишкус Буда Перевод на литовский язык, 1995
© Мария Сивицкене Перевод на русский язык, 1995
* * *